А я люблю военных… - Людмила Милевская

Удивительно уже стало и мне самой. Лопухнулся что-то Владимир Владимирович. Шлепнул бы меня, и мой молчаливый труп как злейшего врага государства представил. Хоть на такую меня полюбовался бы президент, все ж приятно предстать пред его очами – да и некогда мне живой.

Шутки шутками, но, думаю, пояснять не стоит, что еще больше захотелось мужика в фуфайке отыскать.

– Думай, Люба, думай, – нервно попросила я. – Если не я из гранатомета стреляла, то кто же стрелял? Не ты же?

– Так не было там меня, мусор выносила. Как обычно утречком вышла с ведром (мусоропровода нет у нас), а обратно в дом не пускают, просят ждать. Начала ждать, а тут и вас с Валериком потащили. Перепугалась я! Просто кошмар!

Люба очень выразительно закатила глаза и деловито отметила:

– Потолки в этом туалете дюже красивые. Мы с Валериком большой ремонт затеваем, так я теперь все подмечаю.

«Ха! Они с Валериком уже большой ремонт затевают, а у меня даже полы в доме немытые. Чем я хуже? Почему в покушении подозревают только меня?»

– Не хуже ты, а лучше, – утешила Люба.

Повадилась мысли чужие читать, или и в самом деле крыша моя едет.

– Мы обычные серые обыватели, – ответила Люба на мой немой вопрос, – потому нас и не трогают, ты же отличилась уже многократно, так почему бы тебе и на президента не покуситься? Пришло же тебе в голову романы писать. От тебя теперь всего можно ждать, ты же у нас как бы писательница. Нормальные люди книг не пишут, они их даже не читают.

Ну как тут не обидеться? Вот она, зависть человеческая! Нет-нет, да и пробьется сквозь тонкую пленку воспитания. Люба прекрасная собеседница, если речь идет о фингалах Славки, икоте Машутки и животе Ванюшки, но не дальше этого. Когда же Люба берется рассуждать о моих романах, о творческом отражении, воспроизведении действительности в художественных образах… Короче, о настоящем искусстве…

Нет, не хочу обижать подругу. Имея столько детей, обо всем рассуждать разучишься – здесь только можно завидовать ее женскому счастью.

– Люба, давай вернемся к нашему важному вопросу, – проникновенно попросила я. – Выходит ты видела как нас с Валерой увозили.

– Да! Да! – яростно подтвердила Люба.

– Сколько же времени прошло с тех пор, как ты покинула квартиру?

– Да минут пять, не больше.

«И тут не обманул полковник, – подумала я. – Люба вышла, а я очнулась, увидела мужика в фуфайке, он бабахнул, через три минуты начали ломиться в дверь, секунд сорок мяли бока Валерию, потом полковник влетел, и нас скрутили. Да, от ухода Любы до нашей поимки прошло пять-семь минут. Но куда же мужик тот делся? Не растворился же он.»

Пока я размышляла, Люба заскучала и с тоской поглядывала на дверь.

– Сонь, я пойду, а то неудобно, – промямлила она.

– Что – неудобно? – возмутилась я. – Меня ловят, а тебе неудобно? Скажи лучше, мог на другой этаж убежать тот чертов мужик?

Люба замотала головой:

– Нет, не мог. Наш дом крепко охраняется, дежурный на каждом этаже, а жильцы сплошные сотрудники.

Я удивилась:

– И старая дева?

– Она бывшая, уже на пенсии, но верь мне: не побежит к ней никакой мужик. Разве что с Белой горячки. Из нашей квартиры – сама понимаешь – бежать некому.

Рядом живет сам полковник. Он начальник этой охраны, ну и парализованный у меня за стенкой…

– Тоже бывший сотрудник?

– Он нет, его покойная жена. Она получала квартиру. А парализованный по другой части был, но все в прошлом. Теперь он хоть и мужик, но…

И тут глаза Любы наполнились ужасом.

– А-ааа! – закричала она, зажимая рот ладошкой. – В фуфайке он, говоришь, был?

– Да, в новой фуфайке.

– Цвет? Какой цвет?

– Цвет редкий, синий.

Люба сползла по стенке:

– Точно! Я видела ее!

Глава 20

– Синяя стеганая фуфайка, вся гарью покрыта, – задыхаясь от возбуждения, поведала Люба.

– Точно! – возликовала я. – Точно покрыта гарью, чем же еще ей покрытой быть после гранатомета? Ха! Значит был! Был мужик! Где? Где ты фуфайку видела?

– В шкафу у парализованного, – растерянно ответила Люба.

Я опешила:

– А зачем ты лазила в его шкаф?

– Ну как же, мы же с Валериком ему помощь оказывали, родственница попросила.

– Чья родственница?

– Да парализованного. Племянница или фиг ее знает кто ему она. Девица, очень симпатичная блондинка, каждый день приходит, оплачивает сиделку, сама ухаживает за ним, опекает. Думаю, из-за квартиры. Больше же наследников у парализованного нет, вот она на квартиру и нацелилась.

– Хорошо, черт с ней, как ты попала в шкаф?

Люба всплеснула руками:

– Соня, как бедно люди живут! Как бедно живут! Пустая комната…

Очень тяжело разговаривать с Любой – тут у любого не выдержат нервы.

– Как ты попала в шкаф? – гаркнула я.

Только после этого она ответила:

– Одеяло старое подарила и сама положила парализованному в шкаф, глянь, а там, под тряпками, фуфайка.

Я уж не стала допытываться почему любопытная Люба, пользуясь беспомощностью парализованного, полезла в его тряпки – не до того мне было, вся в раздумья ушла.

Раздумья оказались бесплодны.

– Это что же выходит? – в конце концов спросила я. – Парализованный что ли на президента покушался?

Люба замахала руками:

– Что ты! Что ты! Он лежит, как бревно. Два раза в неделю – по пятницам и субботам – его в инвалидное кресло грузят и на прогулку спускают, родственница часик другой по скверу повозит, а чаще просто бросит в сквере его, и, пока он воздухом дышит, по делам своим убегает, а на обратном пути завозит парализованного обратно. Вот и вся его жизнь, все остальное время лежит, бедолага, чисто бревно.

– Тогда ничего не понимаю.

– Сама не понимаю ничего, но фуфайка там, в шкафу, до сих пор валяется под моим одеялом.

Я пристально посмотрела на подругу: Люба очень меня любит, сомнений нет, и я, хоть и зла, тоже очень ее люблю. С детства крепко дружим. Пропитались друг другом насквозь, однако, на это не глядя, ясно мне то, что о нашем с ней разговоре будет сегодня же…

Нет, не сегодня – со свадьбы Люба поздно домой придет.

Завтра же узнает о нашем разговоре Владимир Владимирович. Так уж устроена Люба – пугливая она, и ничего с этим не поделаешь, боится за всех: за себя, за мужа, за подруг и за их мужей, но больше всех за своих детей. Не станет Люба рисковать, как приказали ей, так и поступит.

«Даже зла за это на нее не держу, – обреченно подумала я. – Такова жизнь. Такова Люба.»

– Вот что, – строго глядя подруге в глаза, сказала я, – завтра же утром напишешь отчет о проделанной работе.

Она бестолково захлопала ресницами:

– О какой работе?

– Тебе сказали в случае чего, ну если я выйду на контакт, писать отчет?

Люба испуганно кивнула.

– Вот и напишешь что в ресторане видела меня, и все, что здесь было, подробно опишешь: драку, то да се, только, умоляю, не пиши одного, умоляю, забудь про фуфайку и парализованного. Надеюсь ты не говорила еще про фуфайку?

Люба отрицательно помотала головой и нервно облизала пересохшие губы.

«Боже, как боится, – ужаснулась я, – полные штаны от страха. Еще бы, толпа детей. Если не так что, там не церемонятся: в два счета прикроют Валеркин бизнес – вся семья будет лапу сосать, чтобы не сказать хуже.»

Над Любой и в самом деле нависла угроза. В таких условиях мне даже стыдно было подругу просить, но ничего другого не оставалось. Скрепя сердце начала ее убеждать.

– Подумай сама, – сказала я, с болью глядя в ее, переполненные страхом глаза, – наш разговор никто не слышал, следовательно про фуфайку знаем только ты и я, следовательно о ней можно в отчете не поминать.

– А если тебя поймают?

– Что я, дура? Клянусь: про фуфайку не скажу и про парализованного не скажу – невыгодно мне.

– А если пытать будут? А если бить? Тогда крайней окажусь я? А у меня дети! – плаксиво заключила Люба.

«Она права, – подумала я, – у нее дети. У меня, кстати, тоже ребенок.»

Вспомнив про Саньку, я продолжила с новым энтузиазмом:

– Вот что, дорогая, может поймают, может не поймают, может скажу, а может и не скажу, но вот если скажешь ты, тогда меня точно и поймают и пытать будут! Хоть дай клятву, что не бросишь на произвол судьбы моего Саньку, сиротиночку.

Для убедительности я всхлипнула. В глазах Любы отразился ужас, ужас, толкнувший ее на героический поступок.

– Хорошо, – выдохнула она, – не скажу. Про фуфайку и парализованного промолчу.

Я облегченно вздохнула: раз пообещала, точно не скажет. В порядочности Любы не сомневалась никогда. Уж чего-чего, а этой глупости у нее навалом, сама не раз пользовалась.

– Могла же я про фуфайку и забыть, – Люба тут же начала выгораживать себя в собственных глазах. – Опять же свадьба эта, спьяну точно забуду, мало что подписку давала. Я же не профессиональный разведчик, память-то у меня нетренированная, мало о чем мы с тобой говорили. А-аа!

Она так закричала, что даже у меня чуть пупок не развязался.